Девочка с медалью

Ираиде Ивановне Герасимовой посвящается

Автор: Оксана Майорова, Ольга Майорова (при подготовке использованы отрывки рассказа «Какая же ты маленькая…» Льва Сидоровского)

Моя бабушка Ираида Ивановна Герасимова пережила страшные годы блокады в детском возрасте.

До войны она очень любила сказки, особенно — Андерсена: про Дюймовочку, Свинопаса, храброго оловянного солдатика. Большую яркую книжку подарил брат Шурик, который часто читал ей эти истории.

«В мае 1941 года я закончила 2 класс средней школы №17 Ленинского района и ждала брата, который сдавал экзамены за 9 класс, — писала в своих воспоминаниях бабушка. — 22 июня 1941 года мы должны были уехать в Володарку, где снимали дачу. Но как раз в этот день было объявлено о нападении фашистов на нашу Родину. Началась война.

В нашем доме, где было много ребят и всегда до позднего вечера было шумно во дворе, стало как-то тихо. Многие ребята эвакуировались, а некоторые поступили работать на заводы и фабрики, заменив отцов и старших братьев, ушедших на фронт. В доме был создан отряд самообороны, куда вошли и мы с братом. Ребята, как могли, помогали взрослым. Убирали хлам с чердаков и из подвалов. Заносили туда песок, воду, пожарный инвентарь. Дежурили у ворот, проверяли светомаскировку, помогали больным во время воздушной тревоги спускаться в бомбоубежище, гасили зажигалки. Нас, младших школьников во время воздушной тревоги не допускали на крышу, но я осуществляла связь между дежурившими на крыше и штабом ПВО, который находился напротив нашего дома».

8 сентября 1941 года замкнулось вражеское кольцо вокруг Ленинграда. Наступила зима. Замерз водопровод, не работала канализация, не было электричества. Норма хлеба убавилась до 125 грамм, рабочим — 250. За хлебом приходилось занимать очередь с утра и потом бегать проверять, показывая свою ладошку с номером, пока не привезут хлеб.

Сама Ираида Ивановна считала, что в блокадные годы не совершила никакого героического поступка: «Не задержала диверсанта, не откопала из-под развалин человека, не работала на заводе во время обстрелов, как взрослые». Она вспоминала: «В первую блокадную зиму мне шел десятый год. Мама с моей старшей сестрой Катей работали на Адмиралтейском заводе. Они вставали рано утром и сразу поднимали меня. Уходя, мама всегда наказывала: „Только не ложись, только не сдавайся, дочка!“. И я не сдавалась. Дел было много. Из всех, кто оставался дома, я одна могла ходить. Раненный во время обстрела брат Шурик, племянники Толик и Ниночка, бабушка — все они лежали и не могли подняться».

С самого раннего утра девочка была на ногах: подметала пол, выгребала из буржуйки золу, колола дрова. Поставив на санки ведро и бидон, отправлялась за водой: в конце их улицы, Седьмой Красноармейской, была колонка. Время в очереди за водой тянулось долго-долго. Притащит санки назад, а ведро на второй этаж не поднять, потому карабкается по обледенелым ступеням с бидоном. Выльет воду в другое ведро — и снова с бидоном вниз. Вверх, вниз… Вверх, вниз… Наконец в ведре остается меньше половины, и сил на то, чтобы затащить его наверх, хватает. Потом повторяла все это снова, потому что каждый день заходила в соседнюю квартиру, где тоже было двое лежачих больных. Иной раз уж не было сил ехать за водой. Тогда просто набирала в кастрюлю снег и растапливала.

Бабушка вспоминала: «Иногда я ложилась рядом с братом отдохнуть, но он не давал мне много лежать и тоже, как мама, приговаривал: „Вставай, не лежи, а то совсем ослабеешь!“. У нас было две комнаты, но все ютились в маленькой. Ее легче было нагреть. Бабушка и Шурик лежали молча. Дети плакали. Старшая все время просила хлеба. До сих пор я вспоминаю ее тоненький голосок: „Дай хлеба, дай хлеба“. Я давала каждому сухарик черного хлеба и кружку дрожжевого супа, разведенного водой, чтоб больше было. Так же ела и сама, смакуя этот сухарик.

Спали одетыми, так как буржуйка не могла дать много тепла, да и стекол в окне уже не было. Окно было заделано фанерой. Одеяло, которым занавешено было окно, к утру примерзало к раме. Мы сожгли все вещи. Остался только стол, два стула, детская и две больших железных кровати. На одной из них спали мама, я и Шурик. Мы с мамой ложились по краям, тесно прижимаясь к Шурику, согревая его своим теплом. И вот однажды я проснулась от тихого всхлипывания мамы. Горела коптилка. Повернувшись, я дотронулась до лица брата. Оно было холодным. Шурик умер. Утром мама и сестра ушли на работу. В этот же день, сменяя пеленку племяннику, я не услышала его плач. Он только тяжело дышал. К приходу матери Толик умер. Это было 28 января 1942 года.

Позже Ниночку удалось поместить в больницу. Но это ее уже не спасло. Она умерла от истощения и цинги. В марте 1942 года не стало и бабушки. Так за два месяца я потеряла четырех близких мне людей. Соседи, которых я навещала, тоже так больше и не поднялись. Вот когда я поняла цену слов матери: «Только не ложись, дочка!»

В своих воспоминаниях Ираида Ивановна рассказывает такой эпизод: «Вскоре после смерти бабушки к нам пришел моряк. Он принес буханку хлеба и немного пшена. Оказалось, что этот моряк — мой дядя. Он служил на крейсере „Киров“, который стоял на Неве, защищая наш город. Дядя рассказал, что на крейсере заведен порядок: у кого в Ленинграде есть родственники, тех по очереди отпускали навестить их, при этом отдавая свою пайку хлеба в подарок. Мы были очень рады этому подарку. Спасибо этим морякам за доброту и заботу. Они не только защищали нас, но и поддерживали в трудную минуту.

В мае 1942 года открылись школы. Их было 39. Ребята сдавали в школу карточки и там получали скудные обеды, к которым дополнительно давали соевое молоко и шроты (выжимки из сои). С октября 1942 года я стала учиться в 3 классе. Первую блокадную зиму младшие школьники не учились».

Конечно, от той, довоенной, эта блокадная школа отличалась очень: например, тетрадные страницы линовали сами — на оберточной бумаге, даже на газетных листах. Когда ударили морозы, сидели за партами в пальто и рукавицах. Если чернила в непроливашках замерзали, писали карандашами. В свободное время от уроков, школьники выступали с концертами в подшефном госпитале, убирали палаты, скручивали после стирки бинты, писали под диктовку письма. Ходили к заболевшим учителям: прибирали им квартиры, носили воду, выкупали хлеб. С вечера пилили и сушили для класса дрова, с утра пораньше растапливали печь — впрочем, героине нашего повествования все это было уже давно знакомо.

Однажды школьников собрали в актовом зале, и директор воскликнула: «Уроки отменяются! С праздником, мои дорогие: блокада прорвана!». Это было в январе, а в мае Иру приняли в пионеры. А в самом конце августа 1943 года маленькой пионерке вручили медаль «За оборону Ленинграда». К тому дню ей едва исполнилось одиннадцать лет… Назавтра она пришла с медалью в школу, и все там Иришку поздравляли и удивлялись, потому что никогда прежде не видели боевых наград у таких маленьких.

«27 января 1944 года город был полностью освобожден от вражеского кольца, — писала бабушка. — В этот день я впервые была на крыше своего дома — оттуда наблюдала огни салюта. А в день Победы всем классом салют смотрели на набережной Невы, недалеко от Медного всадника».