«Но, что казалось особенно важным, там нас кормили»

Когда началась война, я учился в 4 классе. Волга — любимое место летнего отдыха всех детей, я не был исключением и частенько наведывался в яхтклуб «Локомотив» около Ленинского взвоза. 22 июня на Волге должен был состояться большой спортивный праздник. Уже накануне готовились парусники, подкрашивались яхты, обновлялись паруса — предстояла гонка. Утром 22 июня я пришел на Волгу рано, но все побросали яхты, бродят, как в улье. Праздника нет. Я никак не мог понять, что случилось. Обычно праздник начинался в 10 часов, а тут собрали всех спортсменов в яхтклубе на дебаркадере и устроили митинг. Я, конечно, тоже отправился туда. На митинге рассказали о том, что гитлеровская Германия начала войну.

После этого я продолжал ходить на Волгу, но Волга опустела. Не ходили яхты, не плавали байдарки, берег стал пустым.

Увеличенная фотография

То же самое было и на улицах. Люди куда-то шли, спешили. Начали отбирать радиоприемники у населения, очевидно, чтобы предотвратить западную агитацию. Мне, тогда еще совсем ребенку, было сложно понять, что такое — война. В нашей семье получали газету «Коммунист». Меня, как и многих мальчишек, интересовали не тексты, а картинки, особенно те, где изображено оружие. Почти в каждой газете были фотографии, которые рекламировали военную технику Германии. Она же воевала с Англией, Польшей. Газета печатала фотографии их самолетов. Я не понимал, как же так, ведь немцы наши друзья, они нам оружие свое показывают, и вдруг — война.

Потом был брошен клич: все для фронта, все для победы. Ухудшилась ситуация с питанием. Ввели карточки: хлебные, продовольственные и промтоварные. Каждому иждивенцу, включая школьника, полагалось по карточке 400 граммов хлеба на день. Рабочим, кто работал на заводах, карточка давалась на 700 граммов. Еще продовольственная карточка давала иждивенцу 400 граммов сахара на месяц, 1,5 кг крупы, пол-литра подсолнечного масла. Для рабочих немного больше. Остальное можно было добыть на базаре или вырастить на участке. Так перешли с одного уровня обеспечения на другой.

Вступили в силу жесткие законы относительно рабочего класса и людей, которые находились на работе. Вышел закон о дисциплине. Опоздание на несколько минут приравнивалось к уголовной ответственности. Мера наказания — 6 месяцев заключения. А транспорта в городе было очень мало. Только трамваи и автобусы, которые ходили от железнодорожного до речного вокзала. Когда шла война, люди облепляли трамваи, держались за оконные рамы, стояли на уступах. На грузовые автомобили залезали на перекрестках и ехали. Выпрыгивали там, где надо было.

Школы начали пустеть. Нашу школу превратили в госпиталь, а нас перевели в другую. Старших классов в школах почти не было. Когда я закончил 5 класс, мне было 13 лет. С продуктами дома было очень плохо, и меня устроили в ремесленное училище при управлении связи (Главпочта). В то время, когда взрослых мужчин направляли на фронт, появилось указание правительства о создании трудовых резервов. В трудовые резервы входили ремесленные училища со сроком обучения 2 года. В них принимались дети в возрасте от 14 лет. Меня брать не хотели, формально мне же 13 было, говорили, что я еще маленький. Но все-таки взяли. В училище обучали грамоте, арифметике, алгебре, геометрии, литература была. Были и специальные дисциплины, которые преподавали мастера.

Но, что казалось особенно важным, там нас кормили. Три раза в день. Завтрак в 7 утра, в 8 уже занятия. На завтрак нам давали 200 граммов хлеба и кашу «колоб». Жмых перемалывали в муку, из нее варили кашу. Если такая каша останется в ложке, ложку придется выбросить — если каша засохнет, то только молотком, наверное, можно выбить. А вот так делали чай: на кухне поджаривалась на вертеле морковь, ее заваривали. Сахара не было. В обед давали суп, чуть-чуть заправленный подсолнечным маслом. Картошки не было, плавала капуста, поджаренная морковь. Хлеба в обед давали 300 граммов. Черного, конечно. И та же каша. В ужин то же самое, что и на завтрак. Мы были довольны. Никогда не говорили, что невкусно. Разговоры были только о войне.

Увеличенная фотография

Нас одевали, давали шинели, телогрейки, гимнастерки, брюки и обувь. Обувь у нас была — подошва из доски выпиленная, верх брезентовый, по бокам клепками брезент крепился к подошве. Стучат они сильно, но зимой в них тепло.

Каждый год воспитанники училища выезжали на заготовку дров. Немцы захватили все топливные районы, прекратились поставки угля. С верховья Волги всегда сплавляли лес — это тоже прекратилось: лес валить было некому, заключенных отправили на фронт. Город остался без топлива. Было принято решение, что все ремесленные училища должны заготавливать топливо — дрова. Для этого нас вывозили в леса, что в 5 км от Воскресенска. Мы выезжали туда группами человек по 40 человек. Сами делали себе землянки, полузаземленные, в глубину примерно сантиметров 60. Нары там общие. Из древесины делали шалаш, закрывали его листьями и засыпали землей. Работы шли с ранней зимы до глубокой осени. Каждый воспитанник проводил там примерно месяц, может, чуть больше. Бригады не менялись, они самообновлялись. Утром вставали чуть свет. Было жилье и костер. Больше ничего. Мыло, правда, было. Сколько угодно.

Тем, кто туда выезжал, давали крупу, муку из жмыха, сахар. Хлеб иногда был даже беловатый. Это была привилегия в еде по сравнению с кухней в училище. Утром вставали, завтракали. Бригада — 3 человека. Двое работали на пиле, один с топором. Все время менялись. План был такой: на одного ремесленника два кубометра. Бригаде — 6 кубометров. Свалить лес, обрубить сучья, распилить бревна на 2 метра. Сложить в штабель. Потом приходил мастер, мерил — 6 метров — все, свободны. У мастеров была норма — 3 кубометра на человека. А они еще должны были за нами смотреть. После обеда точили пилы на завтрашний день. Каждый день у нас пилы были, как огонь. Грузили машины, подвозили к берегу и с машин сбрасывали вниз. Там подбирали, грузили на баржи. И, несмотря на это, никто не забывал про учебу. Учили нас так, что я потом в институте по этим знаниям мог зачеты получать.